Крейсера - Страница 68

Один за другим смело за борт прожекторы. Японские снаряды разворачивали в бортах такие дырищи, через которые свободно пролезал человек. Пробило фок‑мачту. По внутренней ее шахте снаряд, как в лифте, опустился в отсек динамо‑машин, но, слава богу, не взорвался, его раскаленная болванка каталась среди электромоторов, стонущих от усилий. Сначала снаряд поливали водой, а потом привыкли к нему, и матросы пинали его ногами, как чушку:

— У, зараза! Валяется тут, ходить мешает…

Иессена предупредили: с юга виден «Нанива».

— Сам черт его несет, — выругался адмирал…

«Нанива» издали пострелял по «Рюрику», потом примкнул в кильватер крейсерам Камимуры, усиливая мощь его огня. Было 05.36, когда Иессен решился на отворот к зюйду.

— Сейчас или никогда, — сказал он…

«Ивате» справился с пожарами после взрыва и занял место в кильватере за крейсером «Нанива». А на наших кораблях одно за другим замолкали орудия. Нет, их не подбили — случилось худшее. На дальних дистанциях боя, когда пушки задирали стволы до предела, слетала резьба шестеренок в подъемных механизмах, и пушки оседали, беспомощные в вертикальной наводке. Андреев спустился с мостика — к комендорам. Артиллерийские кондукторы, люди бывалые, чуть не рыдали:

— Так што там, в Питере‑то, думали раньше? Или им дистанция боя в ширину улицы снилась? Ведь погибаем…

— Шестерни дерьмовые! Цена‑то им — рупь с полтиной, как за бутылку, из‑за них бьют нас, а кто виноват?

Что мог сказать на это Андреев? Да ничего.

— Это преступно, — соглашался он с матросами. — Такое оружие могли поставить на крейсера только враги… Но у нас есть один выход: сражаться до конца!

Люди задирали пушки с помощью талей, удерживая их при стрельбе канатами. Иногда — под огнем противника — они подставляли под орудие свои спины, а порой вспрыгивали на казенную часть стволов, как на бревна, и весом своих тел удерживали пушки в нужном угле возвышения…

На мостике Андреева поджидал Иессен в обгорелом кителе, он держал перед собой обожженные руки, подставляя их под освежающий сквозняк, задувавший в разбитые окна ходовой рубки. Обманным маневром адмирал отводил крейсера к югу, чтобы затем отыскать «окошко» для перехода на северные румбы — спасительные для них. Андрееву он сказал:

— Все бы ничего, и мы бы выкрутились, но с моря, сами видите, подходят еще два японца: «Чихайя» и «Такачихо», а «Рюрик» уже перестал отвечать на позывные… Как у вас?

— Я, — прокричал ему в ухо Андреев, — велел закладывать под машины взрывчатку и готовить кингстоны к открытию!

— Добро, — согласился Иессен и даже кивнул…

(В отряде оставалось лишь четыре орудия в 203‑мм против шестнадцати японских, на 14 русских орудий меньшего калибра японцы отвечали залпами из 28 стволов. Камимура подавлял бригаду таким громадным превосходством, какого не имел даже адмирал Того в сражении с Порт‑Артурской эскадрой.)

— Отгоните «Наниву», — требовал Иессен. — Он опять лезет к «Рюрику»… На баке, вы слышали? Сигнальщики, дать на «Рюрик» запрос: «Все ли благополучно?»

На вопрос адмирала крейсер долго не отвечал. Издали было видно, как взлетают над ним груды обломков палубы, в столбах рыжего дыма исчезают надстройки… Ровно в 06.28 над искалеченным мостиком распустился кокон флага «Како».

— «Рюрик» не может управляться, — прочли сигнальщики. Наверняка этот сигнал «Како» разобрали и на мостиках «Идзумо»: с японских крейсеров слышались крики радости.

— Запросите «Рюрик» — кто на мостике?

Ответ пришел: крейсер ведет лейтенант Зенилов.

— Это минный офицер, — подсказал Андреев.

Иессен сбросил с себя тлеющий китель:

— А где же Трусов? Где, наконец, Хлодовский?

Камимура не распознал маневра русских, и, казалось, уже пришло время, чтобы, прижавшись к берегам Кореи, развернуть бригаду в норд‑остовую четверть горизонта.

— Но теперь мы не можем оставить «Рюрика»!

— Никак не можем, — отозвался Андреев…

Массы железа перемещались с движением орудийных стволов, масса железа быстро уменьшалась с количеством залпов, масса железа раскалялась докрасна и потом остывала — на все на это магнитные компасы реагировали скачками картушек, будто их стрелки посходили с ума от ужаса. Точность совместного маневра бригады была уже немыслима, ибо на трех крейсерах три путевых компаса указывали три разных курса…

***

«Цела ли каюта? Не сгорела ли моя виолончель?..»

Последний раз Панафидин видел Хлодовского — по‑прежнему элегантного, при «бабочке», будто он вернулся с бала, только бакенбарды исчезли с его лица, сожженные в пламени пожаров. Обходя орудия, он похлопывал матросов по спинам:

— Ты городской, ты деревенский, все морские. Не на казнь идем, не на виселицу — в священный бой за отечество!

Вскоре из соседнего каземата проволокли на носилках офицера: «В виске громадная рана, один глаз вылез, другой — будто из стекла, но кто это — не узнать…»

— Кого потащили? — спросил Панафидин.

— Хлодовского, — ответил Шаламов.

— Ах, боже мой! Ну, подавай… подавай…

Линолеум палуб уже сгорел, всюду плескалась грязная вода с ошметьями бинтов, в этой воде, розовой от крови, плавали мертвецы. Шаламов запечатал снаряд в канале ствола:

— А, мудрена мать! Чую, что тут уже не до победы, тока бы житуху свою поганую продать подороже…

Элеваторы еще работали, подавая из погребов снаряды и кокоры зарядов. Но артиллерия не успевала расстреливать их в противника: отдача боеприпасов не справлялась с подачей. Один японский фугас воспламенил «беседку» поданных к пушкам кокоров. Из мешков разбросало длинные ленты горящих порохов. Извиваясь и шипя, словно гадюки, они прыгали на высоту до двух метров, и матросы ловили их голыми руками, выбрасывая в открытые порты.