Крейсера - Страница 64

— Они, кажется, побеждают меня, — признал Того.

(Признание Того зафиксировали два посторонних человека: французский адмирал Эмиль Олливье и британский морской атташе, который все время битвы не покидал Того, стоя подле него на мостике «Миказа». По словам Олливье, адмирал Того был потрясен решимостью русской эскадры, которая надвигалась на него, готовая погибнуть, «чтобы спасти судьбу войны и честь России… Того дает приказ к отступлению!». Английский атташе дополняет: «Того увидел, что перед невероятным упорством русской эскадры, которая решила во что бы то ни стало пробиться (во Владивосток), ему придется отступить…»)

— Лейтенант Сакураи, — велел Того, — пишите приказ. Это будет мой позорный приказ — об отступлении.

— Не может быть, адмирал!

— Да, да… на этот раз мы проиграли.

— Отступление к Эллиоту?

— Нет, в Сасебо… на ремонт!

(В отдаче приказа возникла пауза, которую не понять, не зная флотских порядков. Объявляя флоту свою волю, флагман сначала оповещает: «Готовьтесь принять приказ», после чего корабли обязаны ответить ему поднятием флагов: «Ясно вижу, вас понял». Лишь после этого обмена сигналами флагман извещает эскадру о своем приказе…) Корабли уже ответили Того, что его поняли и ждут распоряжений. Ни японцы, ни русские еще не знали, что не только участь Порт‑Артура, но, может, и судьба всей войны была заключена в этой раскаленной минуте. Итак, японская эскадра выжидала приказа — об отступлении. Но именно в этот момент Того заметил странную циркуляцию «Цесаревича». Он сузил глаза в две щелки:

— Лейтенант Сакураи, прежний приказ отменяется. Мы не идем в Сасебо на ремонт — мы продолжаем битву…

Не попади второй снаряд в рубку «Цесаревича», не замедли Того с отдачей приказа — и все было бы иначе…

Все, все, все! Но эта критическая минута кончилась.

Адмирал Того нагнулся и, подхватив фуражку с раздавленной кокардой, снова нахлобучил ее на голову. Начиналась последняя фаза боя, и заходящее солнце било русским в глаза, ослепляя наших наводчиков…

***

Из груды мертвых тел на мостике «Цесаревича» вдруг начал вылезать лейтенант Ненюков, очнувшийся после взрыва:

— Кто здесь живой? Отзовитесь… вы, живые!

Живых не было. «Цесаревич» продолжал выписывать кривую, но следующие за ним корабли уже поняли бессмысленность этого маневра, и они — один за другим — покидали флагман, строй был сломан ими, в растерянности они сбились в кучу.

Дмитрий Всеволодович Ненюков сам встал к штурвалу, решив заменить рулевых и даже адмирала Витгефта, нога которого валялась в углу рубки, сверкая лампасом. Но штурвал вращался свободно: управление рулями не срабатывало.

— Братцы, кто может, поднимите сигнал…

Сигнал он поднял: «Командование эскадрой передается младшему флагману». Контр‑адмирал Ухтомский, не зная, что случилось с Витгефтом, машинально распорядился:

— Оповестите эскадру: «Следовать за мной».

Но фалы, протянутые к мачтовым реям, были разорваны осколками, сигнальщики «Пересвета» укрепили флаги к поручням мостика, где их никто не разобрал, и потому за кормою «Пересвета» никто не последовал. Японская эскадра активизировала стрельбу, и в этом кошмаре каперанг Эдуард Щенснович, командир «Ретвизана», принял почти дикое, но верное решение:

— На таран… тараним «Миказу» и Того!

— Переборки не выдержат, — предупредили его.

— Нам ли сейчас думать о переборках?..

«Ретвизан», сам полузатопленный, устремил свой форштевень на вражеского флагмана. Японцы обрушили на дерзкого огонь всех кораблей сразу. Порою «Ретвизан» совсем исчезал в дыму и всплесках воды, но потом вырывался из них снова, страшный в своей безумной ярости… ближе, ближе, ближе. Ближе!

До «Миказы» оставалось всего лишь 17 кабельтовых.

— Баковая, круши Того! — призывал Щенснович.

«Миказа» вздрогнул, как боксер от удара в челюсть. Из его носовых погребов выбросило черный гриб дыма, и верхушка этого гриба — уже в небесах — полыхала сгоравшими кордитами. И тут осколок угодил Щенсновичу прямо в живот. Скрюченный от невыносимой боли, он терял сознание.

— Держитесь эскадры… — прошептал каперанг.

«Ретвизан» отвернул, но минутами своей доблести он дал передышку своим кораблям, на себя одного принимая множество ударов, предназначенных всей нашей эскадре…

— Переборки выдержали, — доложили Щенсновичу.

— Прекрасно! Оставьте меня… умереть…

«Аскольд» воздел флаги: «Крейсерам следовать за мной», и они ринулись за ним на прорыв, пересекая курсы своих броненосцев, которые князь Ухтомский уже начал оттягивать в сторону Порт‑Артура. Между бронированных громадин метался «Беспощадный», с его мостика матерился командир Михайлов:

— Куда вы? Предатели… только во Владивосток!..

Того уже отводил свою эскадру. Не потому, что он щадил русских. Просто у него более не оставалось сил — ни духовных, ни материальных. Наконец погреба опустели — их содержимое было выпалено в противника. Сама полуразбитая, еще вспыхивая фейерверками палубных пожаров, тоннами черпая в себя воду, японская эскадра исчезала во мраке ночи…

Она уходила в Сасебо — она шла на ремонт!

***

Вдали от гула этой безумной битвы, в тишайшем Мукдене, наместник Алексеев составил для Владивостока секретную телеграмму за № 2665, которая и оказалась последним решающим мазком на этом обширном полотне трагедии русского флота: «Эскадра (Витгефта) вышла в море, сражается с неприятелем, высылайте крейсера в Корейский пролив» — к Цусиме! Но чем завершился бой эскадры, наместник еще не знал…