Крейсера - Страница 59

— Отсюда вам будет легко его перехватить.

— Наверное, — пожал Того плечами…

Гостям предложили дешевое виски марки «банзай», отличный чай и рисовое печенье. Кеннан спрашивал:

— Наверное, у вас, адмирал, много флаг‑капитанов?

— У нас, у японцев, на этот счет имеется старинная поговорка: корабль, у которого семь капитанов, обязательно разобьется о камни. И я, — сказал Того, скупо улыбнувшись, — очень веселился, когда узнал, что идентичная поговорка есть и у русских тоже: у семи нянек дитя остается без глаза…

Тут все дружно стали хаять Россию, а Сеппинг Райт, подвыпив «банзая», хвастал, что хорошо изучил русских:

— Лучше всего они раскрываются в своей литературе. Русские писатели точно отразили несовершенство своей дикой нации. Так, например, если все народы мира ложатся спать, то герои русских романов постоянно недосыпают, желая лишь «прилечь на часок». Во всех цивилизованных государствах люди нормально завтракают, обедают и ужинают. Герой же русской литературы постоянно голоден и стремится лишь «наскоро перекусить»… Все у них неосновательно, все торопливо и все неряшливо. Зато вот по части выпивок, болтовни, музыки и чтения газет — тут русские непревзойденные мастера!

Хэйхатиро Того не ответил даже подобием улыбки:

— Нисколько не касаясь характера всего русского народа, я могу иметь мнение лишь об офицерах русского флота, с которыми до войны не раз встречался. Все они отличаются бодростью, весельем, они умны и грамотны, хорошо владеют собой и совсем не похожи на тех безобразных людей, о которых вы читали в романах…

После этой отповеди Сеппингу Райту адмирал в его сторону больше и не смотрел. Его спрашивали:

— Как вам удалось сделаться знаменитым?

— Я смолоду придерживался смысла древней японской мудрости: лучше быть клювом цыпленка, нежели хвостом тигра.

— К кому из русских адмиралов вы испытываете уважение?

— Мы всегда побаивались адмирала Макарова.

— А кто, по‑вашему, лучший полководец России?

— Куропаткин, — вдруг весело захохотал Того…

Янки быстро набрались «банзая». Размахивая руками и роняя карандаши с блокнотами, они выражали восхищение всем увиденным, говорили, что теперь только писать и писать… Читатели ошалеют от восторга! Кеннан сказал:

— Господин адмирал, мы, американцы, здорово надавали Испании, когда вели с ней войну из‑за Кубы и Филиппин, там, в Мадриде, все испанские адмиралы до сих пор ставят примочки на свои синяки. Но если бы нам довелось сражаться против вас, мы все были бы разбиты вами — с позором!

Того встал, давая понять, что визит окончен. Вся эта пишущая шатия‑братия удалилась. Были вызваны вестовые:

— Уберите все и как следует проветрите салон, чтобы тут не воняло глупыми европейцами и дураками из Америки…

Того выбрался на шкафут «Миказы», чтобы выкурить папиросу. Миноносец отваливал от флагмана, увозя гостей, которые пьяно цеплялись за неряшливые гроздья грязных мантелетов. День угасал, темнело. Покуривая, адмирал иногда подолгу смотрел в сторону недалекого Порт‑Артура, над которым вспыхивали яркие снопы искр, небо там прочерчивали, словно рейсфедером, четкие траектории фугасных снарядов…

Того ждал. Он ждал, когда армия генерала Ноги заставит адмирала Витгефта снова вывести Порт‑Артурскую эскадру в море — навстречу ему, адмиралу Того… он этого дождется!

***

Из дневника безвестного участника обороны Порт‑Артура: «Банзай! Ура! Лязг оружия… стоны… От взобравшихся наверх (японцев) в минуту ни одного живого… Деремся на трупах, все в крови… А японцы шеренгами, с криками „Банзай!“, лезут на наши штыки, со стонами летят с кручи вниз. Вот, вижу, под отвесом скалы засело их с полроты на уступе и палят вверх без разбору. Пулей в них не попасть, а штыком не достанешь.

— Валяй, ребята, камнями! — кричу я.

Выбили и этих. Отступили немногие, а большинство так и осталось на месте, повисли мертвые на остриях скал…»

Порт‑Артур держался стойко. Японцы не признавали Красного Креста, убивая санитаров, а потому горы поверженных врагов окружали наши укрепления. Иногда эти кучи людей шевелились, а самураи на вопли своих же раненых отвечали усиленным огнем. Чтобы избавиться от трупного смрада, наши солдаты засовывали в ноздри комки пакли, пропитанной скипидаром. Русские потери — это факт! — были намного меньше японских, но положение становилось уже критическим, почти отчаянным.

Наместник Алексеев умолял Куропаткина хотя бы оттянуть часть японских сил, дабы полегчало защитникам Порт‑Артура, и Куропаткин охотно пошел ему навстречу. Оттянуть японцев — в его понимании — значило отступить еще дальше в глубь Маньчжурии, что он и сделал, оставив 18 июня японцам Инкоу.

Инкоу лежал в самой глубине Ляодунского залива и в отличие от других китайских городов считался городом богатых компрадоров, его называли «маньчжурским Порт‑Саидом». Куропаткин преступно отвел свои войска, когда в доках Инкоу еще оставалась на ремонте наша канонерка «Сивуч».

У городских ворот захватчиков встречали богатые мандарины, развернув перед ними желтые знамена «Лун‑чи» с изображениями страшных драконов. Компрадоры кричали «Ван‑шоу!» (то есть «Многие лета!») победителям. Японцам поднесли приветственные адреса консулы — американский, английский и немецкий (кроме французского, которого японцы тут же запихнули в тюрягу, как русского союзника). Страшный взрыв потряс Инкоу, ни единого стеклышка целым не осталось — это русские моряки рванули своего «Сивуча», после чего, сложив на арбы свои манатки, пешком ушли из Инкоу догонять армию Куропаткина и с трудом нагнали его уже в Ляояне. Агентство Рейтер спешно оповестило цивилизованный мир о том, что канонерская лодка «Сивуч» сдалась «доблестным японцам». Затем английская колония Инкоу закатила самураям роскошный ужин, на котором присутствовали и европейские дамы в белых платьях… Мандарины не стерпели этого и в своем усердии перед оккупантами решили перещеголять англичан. Они закатили японцам такой пир, что Уайтхолл в Лондоне зашатался от зависти. На беспрестанные вопли японских офицеров «Банзай!» мандарины отвечали: